ПереводДавно меня не вставляли так тексты наших иностранных коллег по фандому. Но Мами-сан - это Мами-сан! Она неподражаема! Такой концентрированный по эмоциям, по содержанию текст! Квинтэссенция жизни!
Честно, у меня перехватило дыхание! Наслаждайтесь!
Название: Держись
Ник автора: Mami-san
Ник переводчика:
schuhart_redКатегория: Яой
Жанр: Romance
Рейтинг: R
Пара: Кроуфорд/Шульдих
Раздел сайта, в который лучше всего поместить фанфик: яой
Краткая аннотация: Одна встреча, изменившая ход несущейся под откос жизни.
Предупреждение: нецензурная лексика
Закончен
Разрешение автора получено
Примечание: Текст оригинала написан Mami-san специально для второго эпизода шипперских войн.
читать дальшеОн чувствует приближение поезда раньше, чем слышит его. Лёгкая дрожь проходит от половиц вверх по ногам, и он откладывает пинцет в сторону, чтобы переждать. Окровавленные пальцы ощупью находят сигарету, оставленную на углу раковины. Она догорела почти до фильтра, но он стряхивает пепел и хватает губами короткий бычок. Ему удаётся сделать одну затяжку, прежде чем он гаснет, и он сплёвывает окурок в ванную. Он бросает взгляд на скомканные возле унитаза брюки, решает, что поиск пачки не стоит усилий и делает перерыв, чтобы оценить свою работу.
Его левая рука вся в крови, но всё не так плохо, как кажется. Могло быть гораздо хуже. Он кривит губы, но не от боли. От адреналина, поддерживавшего его на миссии не осталось и следа. Позже его будет переполнять довольство собой и своим успехом, и он будет парить над землёй, как шарик, надутый гелием. Но сейчас есть только тупая боль. Он вывихнул плечо при падении, и вправить его было в десять раз больнее. Ему бы надо было уже зафиксировать руку на перевязи, но сперва необходимо вытащить всё торчащее из неё стекло.
Сложно сказать, что доставляет больший дискомфорт: левая рука, или задница. Для того, чтобы привести себя в порядок после работы, ванна - лучшее место, но из-за того, что ему так долго пришлось сидеть на шпагате, всю ночь придётся ходить враскоряку и залезть туда будет не так-то просто.
Наконец поезд проходит мимо, и квартира снова погружается в тишину. Он включает воду, считает минуты, пока она, наконец, не нагревается, и наполняет ковшик тёплой водой, чтобы обмыть руку. Он прикусывает губу, удерживая болезненный стон, но делает то, что нужно. Отбросив пустой ковшик в сторону, он изучает своё плечо, наблюдая за вновь заструившимися кровавыми ручейками. Проводит по коже кончиками пальцев в поисках пропущенных осколков стекла.
Стоит ему вернуться к своей работе, как звонит телефон, и он замирает.
Этот рингтон стоит на вызове только с номера одной организации, которая не должна сейчас звонить ему. Он вышел из главных ворот Розенкройц два года назад, и с тех пор всё общение с ними велось через е-мэйл. То, что у него был записан этот номер было, скорее, формальностью.
Пятисекундная мелодия повторяется снова, и он поднимается с края ванной так быстро, что чуть не падает. Он хватается за раковину, жестоко матерясь от боли, и смывает кровь со здоровой руки. Он тщательно стряхивает воду, а затем вытирает ладонь о брюки. Мелодия начинает играть в третий раз, когда он достаёт сотовый из кармана, не дожидаясь четвертого. Он жмёт на кнопку приёма вызова и подносит телефон к уху.
- Слушаю.
На том конце не отвечают так долго, что он думает, что не успел. Он бросает быстрый взгляд на дисплей, видит, как идёт отсчёт секунд, и продолжает ждать ответа.
- Шульдих, - наконец произносит голос.
Шесть тысяч миль, разделяющие их, не смягчают тона, которым произнесено это имя. Шульдих не слышал голоса Дориана два года, но узнаёт его сразу же. Он чувствует во рту привкус желчи и убирает трубку от лица, чтобы тот не слышал, как он сглатывает. Он опирается повреждённой рукой о раковину так сильно, что у него мутнеет в глазах. Это как укол булавки по сравнению с тем, что с ним проделывал Дориан, но этого достаточно, чтобы сосредоточиться на настоящем.
- Согласно твоему отчёту, ты закроешь свой текущий проект на этой неделе, - говорит Дориан.
- Да, Инструктор, - отвечает Шульдих. - Я закончил сегодня утром. Осталось только подчистить следы.
- Тогда ты отправишься немедленно, чтобы отчитаться перед Советом.
Шульдих открывает рот, но Дориан не ждёт ответа. Слышен тихий щелчок, и Шульдих слышит громкие короткие гудки. Проходит минута, прежде чем он находит силы положить трубку, и он аккуратно откладывает телефон в сторону. У него кружится голова, поэтому он отступает к ванне и снова садится на край.
Он тянется к валяющимся на полу чёрным брюкам ногой, и ему удаётся подцепить и приподнять их. Одной рукой он нашаривает пачку в одном из задних карманов. Засовывает сигарету в зубы и поджигает, а потом выкуривает её в одну долгую, яростную затяжку. Выплёвывает фильтр и тянется за следующей. Поджигает её и сразу тушит о бортик ванны со злым "Блядь!"
Есть причина тому, что ни одна его миссия не проходит ближе, чем в радиусе двух тысяч миль от Австрии, очень хорошая причина, почему ему нельзя вернуться на службу в Розенкройц. Он единственный выпускник за всю историю Розенкройц, которому нельзя иметь полевую команду. Каждый полевой оперативник иногда работает в одиночку, но каждому есть куда вернуться. Шульдих - другое дело, живое исключение в организации, которая их обычно не допускает.
Большинство телепатов гордятся своей ничтожной властью. Шульдих другой. Для Шульдиха, все сознания одинаковые, неважно - его собственное или кого-то незнакомого. Нет границ, которые он не может перейти, барьеров, которые он не может преодолеть. Он слышит мысли так же ясно, как речь. Некоторые называют это эволюцией, большинство называют это пыткой.
Если не существует границ, ничто не может держать Шульдиха на расстоянии - и держать его под контролем. Чем сильнее становится его дар, тем сложнее становится совладать с ним, он буквально источает силу. Она давит невыносимым грузом на сознания вокруг него и, в конце концов, кто-то не выдерживает. Одноклассники Шульдиха в Розенкройц сходят с ума, перегорают чаще других, но проходят годы, прежде чем до кого-то доходит, что причиной тому он. К тому моменту, когда они складывают два и два, уже слишком поздно - Шульдих сломал того единственного человека, которому никогда не хотел причинить боль.
Он плохо помнит разбирательство. Большую часть тех двух недель он провёл связанным, его или допрашивали, или накачивали транквилизаторами. В конце концов, Совет проголосовал за изгнание. Он - бомба с часовым механизмом, но он слишком важен для Розенкройц, чтобы списать его. Это было лучшим решением: позволить ему сгореть в собственном пламени, не утянув за собой никого. Ему охрененно не повезло в жизни, но, всё же, это лучше, чем смерть.
По-видимому, скоро всё изменится. Есть только одна причина, по которой совет может вызвать его домой.
Он ждёт ощущения злости и обиды, но, похоже, после той короткой вспышки его не хватит даже на это. Он много лет жил со знанием того, что всё закончится именно так. Двадцать один год и только одна дорога - вниз. Хотя бы он красиво прошёл по ней. Розенкройц запомнят его. Они сохранят память о нём и его достижениях, пусть хотя бы для того, чтобы они служили предупреждением для телепатов, которые придут после.
Напевая, он возвращается к работе над своей рукой.
Спустя двадцать шесть часов и две пересадки, Шульдих входит в зал прибытия международного аэропорта Виенны. Весь его багаж - сумка, перекинутая через правое плечо, поэтому он не задерживается возле конвейерной ленты и толпы, сгрудившейся вокруг неё, а направляется прямо к стойкам проката машин. Он изо всех сил пытается защитить левую руку от плотной толпы вокруг. Ему не вполне это удаётся. Какой-то мужчина делает резкий поворот, и его сумка задевает руку Шульдиха, висящую на перевязи. Бизнесмен не замечает этого, он слишком занят, выискивая глазами встречающих. Шульдих сверлит ледяным взглядом его затылок.
Один сильный нажим, взведение спускового механизма, и отсчёт пошёл. Через десять секунд разум мужчины начнёт разрушаться. Через две минуты его мозг будет мёртв. Шульдих не собирается задерживаться, чтобы посмотреть, как это произойдёт, но когда он начинает отворачиваться, то чувствует на себе чей-то взгляд. Он медленно обводит толпу глазами, но никого не находит. Где-то позади слышится встревоженный крик. Взгляд через плечо находит бизнесмена, корчащегося на полу.
Шульдих идёт дальше.
Он подписывает бумаги за стойкой Еврокар, когда чувствует чужое присутствие.
Он не слышит шагов мужчины, для этого здесь слишком шумно, но он его чувствует. Он отодвигает от себя документы и разворачивается, готовый к чему угодно.
Совсем не готовый увидеть Брэда Кроуфорда.
Тому, что Шульдих больше не часть Розенкройц, есть причина - вполне живая причина, жертва, которую Розенкройц не могли позволить или простить.
Кроуфорд делает движение, но Шульдих быстрее. Он прижимает свободную руку к груди Кроуфорда и толкает изо всех сил. Даже если Кроуфорд предвидел это, он не может противостоять этой силе отчаяния. Он с трудом удерживает равновесие, отступая, но Шульдих не останавливается. Он хватает пальто Кроуфорда, сжимая воротник так, что материал трещит в его пальцах. От аэропорта остаётся только бессмысленный шум, единственное, что имеет значение, это человек, стоящий перед ним.
Это неправда.
Это не может быть правдой.
Шульдиху было семь лет, когда Розенкройц пришли за ним. За двадцать четыре часа его жизнь распалась на осколки. Кроуфорд был рядом, когда он начал приходить в себя.
Шульдих не знает, что подтолкнуло Кроуфорда к тому, чтобы помочь ему, он думает, что Кроуфорд и сам не знает, но однажды десятилетний пророк дождался его рядом с классом.
Розенкройц был адом, но это был их ад, где они могли поддержать друг друга. Они были братьями и соперниками, самыми близкими людьми друг у друга, звеньями цепи, удерживающей от безумия. То, что они однажды стали любовниками, было неизбежно, как и то, что Шульдих разрушил сознание Кроуфорда. Он помнит смятые простыни, поцелуи и кожу - и то, как кричал Кроуфорд, когда его разум рушился.
Кроуфорд был в коме, когда Шульдиха выслали из Розенкройц навсегда. Прошло восемь месяцев, прежде чем кому-то пришло в голову сообщить Шульдиху, что Кроуфорд выжил. Каким-то образом ему удалось полностью восстановиться, и последним, что Шульдих о нём слышал, было то, что его наняли на работу в Эстет. Это было полтора года назад.
Теперь он здесь, несмотря на запрет Совета им когда-либо видеться.
Кроуфорд тянется к запястью Шульдиха, чтобы оторвать от себя его руку, но Шульдих отдёргивает её прежде, чем они соприкоснутся. Кроуфорд позволяет ему отступить и поднимает брелок с ключами. Проходит пара секунд, прежде чем до Шульдиха доходит. Когда Кроуфорд разворачивается, у него не остаётся другого выбора, как следовать за ним.
Ни один из них не произносит ни слова по пути на парковку. То ли нечего сказать, то ли сказать надо слишком много. Шульдих не знает, с чего начать, поэтому даже и не начинает. Он молчит, а его мысли полны ненависти к Совету. Он смотрит куда угодно, только не на спину Кроуфорда.
Игнорировать друг друга удаётся пока они не добираются до лифтов. Внезапно они остаются совсем одни, наедине со своей историей и своими воспоминаниями.
Кроуфорд первым прерывает тишину.
- Видел бы ты выражение своего лица, Кукловод.
- Я Шульдих, - говорит он жёстче, чем хотел. Виновный виновный виновный.
Кроуфорд игнорирует поправку.
- Что с твоей рукой?
- Выпрыгнул из окна, - отвечает Шульдих, а когда Кроуфорд изгибает бровь, уточняет: - С седьмого этажа.
Кроуфорд вздыхает и прижимает указательный палец к виску, пытаясь удержаться от комментария. До боли знакомый жест.
- Я вижу, мозги ты себе так и не завёл.
Впервые за четырнадцать лет, которые они знакомы, Шульдих не реагирует на подначку. Лифт доползает до четвёртого этажа и останавливается. Когда двери открываются, Кроуфорд не шевелится. Шульдих делает шаг, но Кроуфорд протягивает руку, преграждая ему путь. Лицо провидца спокойно, но оно не обманывает Шульдиха. Глаза Кроуфорда светятся силой, которой он не видел больше ни в чьём взгляде. И не думал, что увидит когда-нибудь снова.
- Прости меня.
Он застаёт Кроуфорда врасплох. Шульдих никогда раньше не извинялся. Он предпочитал принимать наказание от Инструкторов, чем унижаться перед ними. Но это другое дело. Кроуфорд - другое дело, всегда был для него другим. Всегда будет.
- Я... - пытается снова заговорить он, но Кроуфорд не даёт ему закончить.
Сильный толчок прижимает Шульдиха к стенке лифта, и его сердце останавливается и вновь начинает биться, когда Кроуфорд прижимается к нему всем телом. Прошло два года, но Шульдих всё ещё помнит руки Кроуфорда на своей коже, вкус Кроуфорда на своём языке. Они целовались тысячи раз, но ни разу - так, словно это единственный способ остаться в живых.
Жить.
Шульдих разрывает поцелуй и хватает воздух, уткнувшись в шею Кроуфорда.
- Нет.
- Всё в порядке.
- Нет, - яростно отвечает Шульдих.
Кроуфорд выпрямляется и не даёт двери закрыться.
- Слушай.
Шульдих слушает, но, Кроуфорд ничего не говорит. Проходит целая минута, прежде чем Шульдих понимает, что нужно слушать: тишину. Кроуфорд стоит рядом с ним, но его сознание за тысячу миль отсюда. Укрытое. Недоступное.
Шульдих прерывисто выдыхает.
- Это невозможно.
Кроуфорд идёт к выходу.
- Нет ничего невозможного.
- Но как?
- Как - значенья не имеет, - говорит Кроуфорд.
Так юлить - совсем непохоже на Кроуфорда, только не с Шульдихом. То, что он уходит от ответа, вызывает тянущее ощущение у Шульдиха в животе. Чего бы не стоили эти щиты Кроуфорду, ему пришлось дорого заплатить. Шульдих открывает рот, чтобы потребовать ответа, но Кроуфорд опережает его.
- Вопрос закрыт, - тихо предупреждает он.
- На сегодня, - говорит Шульдих, потому что это спор, в котором он не желает проигрывать. Он разрушил разум Кроуфорда два года назад; он хочет знать, на что пошёл Кроуфорд, чтобы восстановить его. Но на сегодня он забудет об этом.
Машина Кроуфорда припаркована в тёмном углу заднего ряда. Это странно для Кроуфорда, но Шульдиху не приходится долго гадать. Пассажирская дверь смотрит на стену, и Кроуфорд огибает машину вместе с ним. Между металлом и бетоном достаточно места для них двоих, и Шульдих рад, что можно опереться на машину.
Это не самое приватное место, но им всё равно. Они не могут изменить прошедшие два года, как не могут стереть память о том, что Шульдих сделал с сознанием Кроуфорда, но они могут собрать уцелевшие кусочки и начать заново. Это место ничем не хуже других. Кроуфорд трахает его подхватив под колени, и Шульдиху плевать, если кто-то увидит.
И в этот раз, сознание Кроуфорда выдерживает.
Приходится слегка потрудиться, чтобы привести себя в порядок, и они залезают в машину. Шульдиху приходится четыре раза поменять положение, чтобы найти такое, при котором будет не так неприятно сидеть. В конце концов он откидывается на сидении и смотрит на Кроуфорда. Кроуфорд чувствует его взгляд, но продолжает следить за дорогой. Он выглядит умиротворённым.
- Почему меня вызвали обратно в Розенкройц? - спрашивает Шульдих.
- Возможно, я убедил Эстет, что мы отчаянно нуждаемся в твоих талантах, - говорит Кроуфорд с самодовольной усмешкой. - Я здесь, чтобы обсудить твой перевод.
- На работу к Эстет, - неверяще произносит Шульдих.
- Ко мне.
Шульдиху нравится, как это звучит, но он спрашивает:
- Что ты можешь мне предложить? Льготы, надбавки?
Кроуфорд бросает взгляд в его сторону.
- Будущее.
Шульдих отвечает с дразнящей улыбкой.
- Поверю, когда увижу.
- Увидишь, - обещает Кроуфорд так уверенно, что Шульдиху остаётся только поверить.
- Да, - помолчав, говорит он. - Думаю, увижу.ГОЛОСОВАТЬ ТУТ!Кстати, в комментариях к этому посту лежит не менее прекрасный текст Сидары, который must read!
Это подарок наших зарубежных коллег всем поклонникам пары Кроуфорд и Шульдих))